Вальс вокруг ЧВК Вагнера, беженцы и слезы: на нарвской границе все спокойно

За то время, что мы сидим с ним в зале ожидания контрольно-пропускного пункта Нарва-1, он успевает рассказать о том, что в оккупации его избили и ограбили российские военные, о бурятах-беспредельщиках, жестоких допросах ФСБ и о том, что теперь он направляется в Чехию, где ему обещали работу.

Туда он хочет перевезти оставшихся в России мать и сестру и планирует когда-нибудь поступить в военное училище, разумеется, украинское. На эстонской границе ему нравится – особенно по сравнению с российской, где ему было просто страшно. «Здесь относятся как-то по-другому и помещение светлее», – замечает он.

«Ну и как тебе кажется: можно доверять его рассказу?» – интересуется пограничник Андрус Сойоне. Мне вообще-то кажется, что вполне, но я вежливо отвечаю, что предоставляю оценивать экспертам. Андрус руководит группой пограничников, которая проводит более тщательную проверку второй ступени, и на него давно точат зуб российские волонтеры, поскольку именно его имя значится на многих отказных документах, выданных беженцам. За его работой мы с фотографом наблюдаем с самого утра, однако до сих пор монстра нам разглядеть не удалось.

Через час становится понятно, что на этот раз Максиму до Чехии не добраться: собака учуяла на его одежде некий порошок. После нескольких тестов выясняется, что речь идет об опиате, и, поскольку парень поначалу отпирается, его судьба уже практически решена: он возвращается в Россию, пополнив статистику отказников на эстонской границе.

Впрочем, пограничникам далеко не всегда удается быть настолько бдительными: недавно они «зевнули» жителя Эстонии с российским гражданством, преспокойно пересекшего границу с рюкзаком, на котором красовалась эмблема ЧВК Вагнера, и обнаружили свою ошибку лишь после того, как журналисты ДВ прислали им сделанный на КПП снимок. Видеокамеры подтвердили его подлинность.

«И как такое может быть, что вы заворачиваете обычных украинских беженцев, которые вам почему-то не нравятся, при этом с эмблемой ЧВК Вагнера границу можно пересечь?» – интересуюсь я у пограничника Янека Эльтермаа.

Поначалу это вызывает у него недоумение: «Хм, с эмблемой ЧВК Вагнера?» Но он тут же поясняет: «Мы же на паспортном контроле смотрим в лицо человеку, сравниваем его с документом, изучаем его бумаги. И если он что-то куда-то наклеил, никто же не будет вокруг него вальс танцевать, чтобы разглядеть, нет ли у него там чего-нибудь. Да, это агрессивная символика, но ее можно и не заметить, особенно, если у человека пестрая одежда». Нет, об этой истории он ничего не знает, а слышавший об этом случае Андрус Сойоне добавляет, что выводы они сделали, а наказывать никого не стали.

«Без человека эта эмблема никому не причинит вреда», – говорит Янек. А как же, например, запрещенная советская символика, которую наши политики хотят содрать даже с памятников архитектуры? «Ну, запрещена, но, если ты эту символику не заметил, здесь нет особенно большой проблемы. Символика напрямую не причиняет вреда, пока она не провоцирует», – считает пограничник. Однако на нее здесь тоже стараются обращать внимание, хотя в последнее время пересекающие границу с георгиевскими ленточками попадаются не чаще раза в неделю.

По сравнению с весной и летом сейчас на нарвском КПП непривычно спокойно, нового наплыва беженцев ожидают зимой: жить в разбомбленных городах, где периодически нет ни отопления, ни электричества, при температуре около нуля – слабое удовольствие. К тому же на прошлой неделе был очередной массовый обстрел, а случайная украинская ракета взорвалась на территории Польши и все чаще говорят о возможной эскалации войны. Не могу не спросить: каково оно, работать на потенциальной линии фронта? «Если нервничать, это никак не поможет. Надо воспринимать вещи такими, как они есть», – отвечает, как положено, Янек Эльтермаа.

По его словам, к новой волне беженцев на границе готовы: «У нас было несколько относительно стабильных месяцев по сравнению с тем, что было в начале войны, но, если что, опыт работы в более трудных условиях у нас уже имеется».

На диванчике сиротливо сидит мужчина в возрасте, он уже знает, что на этот раз в страну его не пустят. Алексей объясняет, что едет к престарелой теще в Хаапсалу, но с точки зрения санкционных постановлений это не аргумент, тем более, что ранее российский гражданин дважды обманул эстонских пограничников, заявив, что едет к жене. К третьему разу стражи границы успели выяснить, что жена уже давно умерла, чего Алексей и не отрицает, получая отказ.

Документ он, впрочем, подписывать не хочет: «Вы здесь пишете, что я представляю угрозу для эстонского государства, а я не представляю!» Увещевания, что это всего лишь стандартная формулировка, не производят никакого впечатления: Алексей твердо стоит на своем и не желает представлять опасность для эстонского государства ни на бумаге, ни в каких-либо базах данных.

«Поток беженцев уменьшился, есть возможность каждый случай изучить более тщательно. В то же время перед нами человек, и здесь вступают в игру гуманные соображения, исходя из которых начальник смены может принять решение. Все не такое черно-белое, как на бумаге. Допустим, на бумаге стоит цель визита, которая исключена санкциями, но у человека здесь кто-то умер или его близкий тяжело болен, и это последняя возможность его навестить, в этом случае мы исходим из гуманных соображений», – говорит начальник смены Марья-Лийза Кару.

В то же время, по ее словам, это зависит от многих факторов: как ведет себя человек, насколько он идет навстречу пограничникам, может ли он документально подтвердить, что его близкий родственник болен. В этом случае решение принимается в его пользу.

Тем временем приходит очередной автобус, пассажиры которого выстраиваются перед окошечком с паспортами. Из нее отсеивается седая женщина, которая едет из Петербурга в Ригу к 85-летней маме и никак не может понять, почему она не может проехать транзитом через Эстонию. «Прямых рейсов на Ригу от нас нет, пришлось бы ехать через Москву», – жалуется она.

Впрочем, как объясняют пограничники, проблема вовсе не в этом: у женщины российский паспорт, у ее мамы – «инопланетный» паспорт иностранца, а, поскольку латвийские санкционные постановления более суровы, чем эстонские, граждане России не могут попасть в страну даже к близким родственникам, если те не имеют гражданства ЕС.

«Некоторые специально пытаются проехать транзитом через Эстонию, зная, что в Латвии правила более жесткие. Но мы постоянно контактируем с латвийскими пограничниками и знаем об этом», – говорит Янек Эльтермаа.

Водители рижского автобуса похлопывают женщину по плечу, пытаясь хоть как-то поддержать, и уезжают. Высаженную пассажирку отправляют на автобус, идущий на ту сторону моста. В зале КПП становится пусто, а мы с дежурной группой ныряем в комнатку для персонала, где пограничники держат свои трофеи в виде конфискованных фальшивок и заслуженных наград. Не так давно команду пограничников нарвского КПП признали лучшей во всей Идаской префектуре.

Меж тем среди российских волонтеров КПП Нарва-1 пользуется дурной славой: здесь беженцы получают больше всего отказов, о происходящих здесь драмах ходят легенды не только в волонтерских чатах и социальных сетях, но и на страницах либеральных русскоязычных СМИ. Репутация эстонских пограничников даже среди совершенно прозападных россиян сейчас хуже некуда. «Говорят, что у вас самые суровые пограничники. Как вы на это реагируете?» – спрашиваю у Янека Эльтермаа. «Воспринимаю это как комплимент», – без запинки отвечает он.

«Я слышал, что назывались конкретные имена, в смены которых беженцы стараются не попадать, в том числе мое, но я никак на это не реагирую. Мы всегда совещаемся с коллегами, какое решение принять, и, поскольку я руковожу группой, проблемные случаи достаются мне. К тому же, если я составлял этот документ, это не всегда означает, что именно я беседовал с человеком и сделал такой вывод», – замечает улыбчивый и спокойный Андрус Сойоне, которого коллеги называют командным психологом.

Мой российский приятель, проживающий ныне в Германии, прочитав интервью с руководителем КПП Нарва-1 Мареком Лийва, заявил, что не верит ни единому его слову: «Пограничники выполняют заказ своего государства на ксенофобию, наверняка особо усердные получат памятную грамоту и повышенную пенсию».

«Ты же понимаешь, как в свете этого выглядит ваше награждение?» – спрашиваю у Андруса. «Нас действительно назвали лучшей командой года, и я горжусь тем, что работаю в этой команде с коллегами, которые от души делают свою работу», – отвечает он. Сегодня у них намечается торжественное фотографирование для корпоративного Инстаграма.

Как часто у пограничников случаются конфликты на границе с украинскими беженцами? «Конфликтов как таковых не возникает. Хотя, когда мы проверяем ту историю, с которой человек приходит на границу, люди истолковывают этот процесс по-разному, но речь все-таки не идет о конфликте», – говорит Янек Эльтермаа.

Иногда украинским беженцам приходится пробовать эстонскую границу на прочность несколько раз: утром человека не пропустили, он возвращается вечером, и на этот раз все складывается для него удачно. Как такое возможно? «Очень просто. Возможно, в первый раз ему не хватило документов, а ко второму он ликвидировал этот пробел. Запрет на въезд, который мы поначалу ему выдаем, одноразовый, он никак ему не мешает. Пятилетний запрет на въезд он может получить, только если совершил какое-то преступление», – поясняет Янек.

Ясны ли самим пограничникам те критерии, на основании которых они могут впустить или не впустить беженцев? «Конечно, ясны. Другое дело, что, когда человек приходит на границу Евросоюза, может быть, даже не эстонскую, во второй раз, он приходит с дополненной, более правдоподобной версией», – замечает пограничник.

Но ведь юристы утверждают, что в правовом плане на нашей восточной границе сейчас настоящий Дикий Запад, и, на самом деле, каждый украинец имеет право ходатайствовать о международной защите и нет оснований препятствовать его въезду в страну. Как быть с этим?

На какое-то время Янек задумывается, но затем продолжает утверждать: «Мы исходим из законодательных актов, предписаний, анализа риска, но там есть ряд нюансов. Мы же смотрим на то, говорит ли он правду, может ли он доказать, что в тот момент находился именно там, где говорит. Иногда приходится даже помогать, потому что у людей свои страхи перед людьми в форме, и они путаются».

Но разве не было бы юридически более корректно впустить человека, ходатайствующего о международной защите, в страну и уже там подвергнуть его более тщательной проверке, не заставляя беженцев возвращаться на границу снова и снова или, допустим, пробираться из Нарвы в Германию через Румынию? «Это не наша тема», – хором говорят пограничники, утверждая, что всегда объясняют беженцам их права и возможности ходатайствовать о том или ином статусе на территории ЕС.

В условиях войны въезжающие через Россию, естественно, требуют особого внимания. «Украинский беженец мог несколько месяцев находиться на территории России, и это не препятствует его въезду, но, если за это время он пытался получить российское гражданство, тогда здесь у него явно возникнут сложности. Они, конечно, приезжают и рассказывают о том, какие они патриоты Украины, поскольку так им посоветовали в группе социальной сети, но мы же видим, если человек ходатайствовал о гражданстве РФ», - комментирует Андрус Сойоне.

Но, предположим, беженец уже прошел российский фильтрационный лагерь, разве не естественно, что, устав от всех этих процедур, он говорит то, чего от него хотят услышать? «Это все-таки нельзя сравнивать с российским фильтрационным лагерем. Здесь для них созданы все условия, можно поесть и попить, с ними говорят вежливо, мы не угрожаем, не отбираем телефоны, не отводим в другое помещение, где человек вынужден ждать часами беседы с представителями различных спецслужб, вплоть до угроз и провокаций, как это происходит у россиян», - возражает Андрус.

Спустя некоторое время на мой телефон в чат приходит сообщение от российских волонтеров: пограничники не хотят пропускать двух украинских беженцев – вернее, девушку пропускают, а парня нет. В соседнем зале действительно стоит понурая пара. «Единственное, что вызвало подозрения, – это российская регистрация», – торопливо рассказывает студентка третьего курса, будущий инженер-эколог Лина.

«Так как у нас были трудности, я подала документы и за молодого человека, и за себя, чтобы получить единоразовую помощь, а для этого нужна была регистрация в России», – поясняет она. Туда они выехали из оккупированной Балаклеи и находились там четыре месяца из-за операции Руслана. «Там несколько недель реабилитации, а у нас вообще не было денег. Мы одолжили их у знакомых, пришлось работать и отдавать, поэтому мы задержались», – рассказывает Лина.

Ее молодой человек, дорожный строитель, вообще не идет на контакт, он предоставляет право говорить своей спутнице. Но с пограничниками ему приходится объясняться самостоятельно, к чему он абсолютно не готов. Его подозревают в том, что он нелегально пересекал границу, переходя с оккупированной территории на российскую и обратно.

То, как он путается в показаниях и не помнит, где и когда он находился, настораживает. Лина отчаянно подсказывает ему даты, как отличница с первой парты спасает двоечника с галерки. Ситуация выглядит безнадежной. Пограничники снова уходят совещаться, а Лина рыдает у меня на плече так, что слезы текут и у меня.

В чате Телеграма по пунктам расписана инструкция, что беженцы должны сказать на границе: «Я такой-то и такой-то требую предоставить мне международную защиту согласно Женевской конвенции ООН. Я украинский военный беженец». Мы звоним юристу эстонского Центра по правам человека и спрашиваем, что нам делать. К счастью, советы не пригождаются: с документами выходит Андрус Сойоне, объясняя ребятам, что все в порядке, теперь им надо обратиться к специалисту Социального департамента, который скажет им, куда ехать дальше.

Многочасовое путешествие Лины и Руслана продолжается: в Нарве мест нет, но поездом до Йыхви недалеко. «Но ты же слышала, как бессвязно он говорил?» – спрашивает меня пограничник. Конечно, слышала – но точно так же он говорил и со мной. А как еще должен говорить военный беженец, который не кончал университетов, проехал тысячу километров и переживает сильный стресс?

На вокзале Руслан расцветает – передо мной совсем другой человек. Не такой зажатый, коммуникабельный и увидевший свет в конце туннеля. Российские волонтеры в чате предполагают, что пропустили их исключительно потому, что на месте был журналист. Не хотелось бы так думать.