Алексей Шишкин: на Тоомпеа молчат о смысле жизни для Нарвы, но надеюсь, хотя бы о нем думают

Тема возможного закрытия восточной границы Эстонии, активно обсуждавшаяся в последние недели ноября, взбудоражила русскоязычную общину. Вести с пограничных переходов, из кабинетов ответственных за границу министерств и ведомств, били рекорды посещаемости на новостных порталах.

Если вдуматься, в этом есть элементы парадокса. Уже несколько лет транзит в Россию и из нее не вносит значительного вклада в ВВП Эстонии, российские туристы и транзитные пассажиры исчезли еще в августе 2022. Сегодня через границу ездят в основном жители Эстонии и других стран ЕС, связанные с Россией историческими, семейными связями или потребительскими привычками. Закрытие границы серьезно повлияло бы на образ жизни пары десятков тысяч человек, но тоже едва ли стало бы национальной трагедией. Так откуда такой накал обсуждения?

Рискну предположить, все дело в Нарве. А вернее в том, что падение «железного занавеса» на востоке, вне зависимости от того, кто его уронит - Кремль или Тоомпеа, не только ударит по экономике города, но и станет жирной точкой в очередной эпохе его жизни.

В разные эпохи смысл существования города Нарвы формулировался по-разному. Это был военный форпост, торговый и рыбный порт, «окно в Европу» для купцов-московитов в Ливонскую войну, административный центр шведской Ингерманландии... перечисление можно продолжать. Я только хочу подчеркнуть, что каждое время предлагало свой ответ на вопрос «что такое Нарва?» - вопрос об экономическом, политическом, логистическом смысле существования города.

Пожалуй, последний «большой смысл» для Нарвы был придуман во второй половине XIX века, когда в ее ближнем пригороде, на водопадах Вороньего острова был воздвигнут один из крупнейших комплексов прядильных и ткацких мануфактур в Европе. Более чем на столетие, с определенными оговорками, Нарва стала промышленным городом. Даже после разрушения Старого Города советскими обстрелами и бомбежками и почти полной смены населения этот смысл никуда не делся и даже окреп. 4000 станков, 350 000 веретен и 10 000 сотрудников – таким был могучий советский Кренгольм. И его постепенное усыхание, а в 2010 году и принятое решение о закрытии мануфактуры, стало для Нарвы крайне травматичным. Тем более, что с проблемами столкнулись в ту эпоху и другие местные лидеры индустрии.

По мере упадка промышленности, на первый план вышла логистика. Нарва вспомнила о своем статусе (в прямом и переносном смысле) моста между западом и востоком. Для одних ворота в Россию, для других – первый европейский город на пути в ЕС, город, где происходила конвергенция культур, где вращались деньги от транзита и приграничных спекуляций. В последние 30 лет ответ на вопрос «что такое Нарва»? скорее всего звучал бы как «город на границе с Россией». И вот граница на грани закрытия.

Перед Нарвой стоит вполне реальная угроза оказаться одновременно в логистическом, но, что еще хуже, в смысловом тупике. Кохтла-Ярве – это сланец, завод VKG, Йыхви – административный центр уезда и эстонский центр русскоязычного востока, Усть-Нарва – морской курорт для туристов из Эстонии и ближних стран ЕС. А что такое Нарва? На этот вопрос еще предстоит ответить, выбрать новый генеральный курс формально или неформально. У курса этого должно быть несколько свойств. Во-первых, он должен быть основан на реальных предпосылках: логистике, наличии трудовых и интеллектуальных, а также финансовых ресурсов в регионе, его географии (даже закрытую границу придется принимать во внимание), во-вторых, он должен создавать добавленную стоимость, в-третьих, быть приемлемым для местного населения и для центральных властей в Таллинне.

Пока лично мне кажется, что самая жизнеспособная стратегия – возвращение к индустриальному вектору. Благо, в последние годы администрация Нарвских промышленных парков, фонд Справедливого перехода и частные инвесторы немало сделали для развития именно в этом направлении.

Особенно примечателен тут опыт Fortaco, загруженность которого в значительной степени обеспечивают военные заказы стран НАТО. Вполне может быть, что новый смысл существования для Нарвы следовало бы искать в сегменте ВПК и обслуживания приграничных военных баз. Правда, когда я заикнулся об этом в одном из предыдущих текстов, в местных группах на Facebook мысль назвали «победителем конкурса худших идей». Да, возможно, тут есть противоречие с желаниями и воззрениями местных жителей, ломать которых через колено в кризис тоже не стоит, по крайней мере, не объяснив сперва выгод такого пути.

Мне хочется верить, что при рассмотрении вопроса о закрытии или сохранении возможности движения через восточные КПП власти Эстонии тоже размышляют в том числе в категориях смыслов. Когда граница схлопнется, и Нарва и Ивангород станут видимыми, но недоступными друг для друга форпостами Запада и Востока, а река Нарова превратится в подобие недоброй памяти Берлинской стены, хорошо бы иметь хотя бы приблизительное видение курса дальнейшего развития крупнейшего города Ида-Вирумаа. И без того травмированный переменами последних 35 лет регион получит еще одну рану, но чем ее залечить?

Увы, пока внятных сигналов об этом из Таллинна не звучит. И даже наивные предложения местного художника Вована Каштана – основать на Кренгольме Свободный русский университет (СРУ) и сделать Нарву центром Russian studies в изгнании – лучше, чем мрачное молчание холма Тоомпеа на тот же счет. Сама собой дырка на месте смысла и способа существования третьего по населению города Эстонии не затянется.